ПРО УРОДА и прочих. Четыре книжки под одной крышкой - Анатолий Шерстобитов

Радостно стал пробиваться к желанному, да какая-то орясина – не батюшка ли? – так въехал сбоку в висок, что земля прыгнула к лицу, и сознание погасло…

На площадке близ мастерской тем временем сновал управляющий, подбегал то к одной, то к другой кучке мужиков, искусно имитирующих озабоченность, ругался, угрожал, умолял поскорее приниматься за работу, выезжать на поле. С грехом пополам, всем миром растолкали завалишинский МТЗ. Солнце уже стало пропекать темя, шел десятый час.

Да когда же тебя, старче, на металлолом сдадут, плевался в щиток приборов Митя, люфт в рулевом немыслимый, двигун совсем полудохлый, тормоза толком не держат, больше коробкой для этой цели сподобился пользоваться, врубать в нужный момент передачу пониженную.

– Чего скалишься-то? – неодобрительно покосился он в складе на крепкого паренька из СПТУ, уж очень тот раскованно себя вёл, подкурить у него попросил, в разговор мат ввёртывал. – Работать надо, а не языки чесать, сеялки-то на поле уж семян заждались… – Парень немного стушевался, другой так был скромнее, отмалчивался. Но через пару минут Завалишин сменил гнев на милость, выяснилось, что хлопчики-то свои в доску, именно они довели его вчера домой, а до этого даже ездили, но не доехали за добавкой на Пупки.

– На повороте, на спуске, дядь Мить, у Волчьего оврага, мы ведь с тобой чуть-чуть не кувыркнулись, – сказал бойкий практикант, – раскатился твой аппарат, не приведи боже, километров под шестьдесят… на двух колесах проехались, как в автородео…

Завалишин похолодел, легко представил кувырок, что мог загубить мальчишку.

– Да рулевое разбито дальше некуда, – отвернулся он смущенно, – списанный трактор-то, капиталке не подлежит, сулятся который год дать новый, да всё не мне что-то достается… И вообще, зря вы с нами, пьянью, якшаетесь, пьёте, рановато… – он поморщился, легонько постукал себя в грудь, против ерундящего сердца, и вышел, пыль при погрузке зерна поднялась неимоверная.

Совсем пробуксовывать стало здоровьишко, стиснул он зубы, сердчишко что-то совсем систематически стало обмирать, шильца какие-то со всех сторон его трогают, поясница тоже совсем никудышная, ноги неметь и чужеть ни с того ни с чего стали, особенно левая, и не отходят паскуды сутками… Настроение у него как-то враз испортилось, весенние картинки стали раздражать своей крикливостью, ворохнулось нехорошее предчувствие, ощущение близкой беды, ощущение это в последнее время его преследует неотступно, то крупнея, то измельчаясь.

Родилось оно не так давно, по его предположению, после того как слазил на чердак и убил там летучую мышь, которая несколько раз до этого в сумерках его основательно перепугала, прошуршав у самого лица. Теща, как узнала об этом, так за малым не полезла царапаться, раскричалась, проклиная изощренно, оказывается – о темнота! – считала это перепончатое чудище чуть ли не за домового, хозяина. Уверяла, что жила эта мышь у них под крышей больше двадцати лет, покой ютила, довольство, теперь же, после её гибели, всё в стенах этих пойдет всенепременно наперекосяк. Вот тогда-то и обдало Митю суеверным холодком страха, заныло сердце, вещуя какую-то гнусность, беду, что, по уверению старухи, его никак не минует.

А сны!.. он содрогнулся от омерзения, припомнив только обрывки нынешних – какие-то лысые, в струпьях и лишаях кролики, что летали, махая ушами, у самого лица, как та мышь; голые покойники, смердящие и в пролежнях, норовящие расцеловать его; пельмени, юркими мышатами, уворачивающиеся от вилки… Тьфу!

– Ну чего, закончили? – спросил он у бойкого практиканта, вынырнувшего из склада. Тот покивал и чихнул три раза кряду. На ресницах и одежде у ребят седой налет, похлопали друг друга и почти скрылись в облаке пыли.

– Танюшку-распашонку повезли обмерять, – потянулся до выщелка суставов бойкий, провожая завистливым взглядом пропыливший мимо ходок с двумя пассажирами.

Танюшке только-только стукнуло восемнадцать, но она уже была мамой двухлетней дочурки, какую совсем нечаянно родила при обучении в профтехучилище на продавца. Папу же ни ей, ни заинтересованным помощникам вычислить так и не удалось. Беспечное и раскованное бытие сговорчивой Танюшки, девчушки, надо признать, аппетитной и пылкой, изрядно нервировало местных дам, большей частью замужних. Преодолев грохот колес, прорезался её хохоток. Нынче постигать тайны профессии её вёз учётчик. Завалишин спюнул вслед пренебрежительно, нужно, мол, такое дешёвое добро, да и вообще, баб он всегда презирал, считал второсортной породой.

Конец ознакомительного фрагмента.